Неточные совпадения
Какой-то белобрысый молодой человек
застонал, точно
раненый заяц...
Она, как
раненый зверь, упала на одно колено, тяжело приподнялась и ускоренными шагами, падая опять и вставая, пронеслась мимо, закрыв лицо шалью от образа Спасителя, и
простонала: «Мой грех!»
Он ударил кулаком по стулу и
застонал, как
раненый человек, которого неосторожно задели за больное место. Марья смотрела на Устинью Марковну, которая бессмысленно повторяла...
Письма эти постоянно сопровождались требованием денег, причем представлялись такие убедительные доказательства необходимости неотложных и обильных субсидий в видах поддержания Петенькиной карьеры, что генерал
стонал, как
раненый зверь.
Доктора, с мрачными лицами и засученными рукавами, стоя на коленах перед
ранеными, около которых фелдшера держали свечи, всовывали пальцы в пульные раны, ощупывая их, и переворачивали отбитые висевшие члены, несмотря на ужасные
стоны и мольбы страдальцев.
Всё те же были улицы, те же, даже более частые, огни, звуки,
стоны, встречи с
ранеными и те же батареи, бруствера и траншеи, какие были весною, когда он был в Севастополе; но всё это почему-то было теперь грустнее и вместе энергичнее, — пробоин в домах больше, огней в окнах уже совсем нету, исключая Кущина дома (госпиталя), женщины ни одной не встречается, — на всем лежит теперь не прежний характер привычки и беспечности, а какая-то печать тяжелого ожидания, усталости и напряженности.
Вы увидите, как острый кривой нож входит в белое здоровое тело; увидите, как с ужасным, раздирающим криком и проклятиями
раненый вдруг приходит в чувство; увидите, как фельдшер бросит в угол отрезанную руку; увидите, как на носилках лежит, в той же комнате, другой
раненый и, глядя на операцию товарища, корчится и
стонет не столько от физической боли, сколько от моральных страданий ожидания, — увидите ужасные, потрясающие душу зрелища; увидите войну не в правильном, красивом и блестящем строе, с музыкой и барабанным боем, с развевающимися знаменами и гарцующими генералами, а увидите войну в настоящем ее выражении — в крови, в страданиях, в смерти…
Мы подстерегали стайки перелетных скворцов и стреляли в них мелкою дробью, потом подбирали
раненых, и одни у нас умирали в страшных мучениях (я до сих пор еще помню, как они ночью
стонали у меня в клетке), других, которые выздоравливали, мы продавали и нагло божились при этом, что все это одни самцы.
Воображение дополняло то, чего не мог схватить глаз, и, кажется, в самом воздухе, в этом чудном горном воздухе, напоенном свежестью ночи и ароматом зелени и цветов, — в нем еще стояли подавленные
стоны и тяжелые вздохи
раненых.
Прапорщик повиновался; но в выражении, с которым он взглянул на веселого доктора, были удивление и упрек, которых не заметил этот последний. Он принялся зондировать рану и осматривать ее со всех сторон; но выведенный из терпения
раненый с тяжелым
стоном отодвинул его руку…
Раненый стонет, зовет, проклинает.
Ветер над полем кровавым летает...
В это время неподалеку раздался
стон. Ашанин взглянул и увидел молодого солдатика-артиллериста, схватившегося обеими руками за грудь. Его лицо побледнело — не то от страха, не то от боли — и как-то беспомощно улыбалось. Володя невольно ахнул при виде
раненого. Его тотчас же положили на носилки, и два китайца-кули унесли его.
В ночь на 4 сентября никто не спал, все мучились животами. Оттого, что мы ели все, что попадало под руки, желудки отказывались работать, появлялась тошнота и острые боли в кишечнике. Можно было подумать, что на отмели устроен перевязочный пункт, где лежали
раненые, оглашая тайгу своими
стонами. Я перемогал себя, но чувствовал, что делаю последние усилия.
Так эта падаль, которая не чувствует, как ступают по его лицу, — наш Джордж! Мною снова овладел страх, и вдруг Я услыхал
стоны, дикие вопли, визг и крики, все голоса, какими вопит храбрец, когда он раздавлен: раньше Я был как глухой и ничего не слышал. Загорелись вагоны, появился огонь и дым, сильнее закричали
раненые, и, не ожидая, пока жаркое поспеет, Я в беспамятстве бросился бежать в поле. Это была скачка!
Протянула и отдернула ее тотчас же назад с глухим, страдальческим криком. Невероятная боль в
раненом плече, вдруг прорезавшая, как ножом, пораженное место, заставила вырваться этот
стон из горла Милицы.
По-видимому, перевязка принесла сразу некоторое облегчение
раненой, потому что Милица слабо зашевелилась сначала, потом чуть
застонала и, наконец, спросила шепотом, открывая глаза...
Никто из солдат, заряжавших орудие, не сказал слова, — только рекрутик пробормотал что-то, вроде: «Вишь ты как, в кровь», — и Антонов, нахмурившись, крякнул сердито; но по всему заметно было, что мысль о смерти пробежала в душе каждого. Все с большей деятельностью принялись за дело. Орудие было заряжено в одно мгновение, и вожатый, принося картечь, шага на два обошел то место, на котором, продолжая
стонать, лежал
раненый.
Он испуганно, но сурово и злобно взглянул на меня и не ответил. И я замолчал, и слышно стало, как
стонут и бредят
раненые. Но, когда я поднялся уходить, он сжал мою руку своею горячею, но все еще сильною рукою и растерянно и тоскливо впился в меня провалившимися горящими глазами.
Мы тронулись дальше и почти тотчас наткнулись на двух
раненых; один лежал на полотне, другой
стонал в канаве. Когда их подбирали, доктор, дрожа от злости, сказал мне...
Раненый стонал. Перебитая нога моталась.
Раненые тряслись на полу, корчились,
стонали и проклинали.
Окровавленные
раненые шевелились,
стонали, умирали.
Ермак открыл глаза и сосредоточенно устремил их в одну точку. Перед ним проносится его прошлое. Кровавые картины разбоя и убийств так и мечутся в голове. Инда оторопь берет. Кругом все трупы, трупы. Волжская вода вокруг встреченных его шайкой стругов окрасилась алою кровью,
стон и предсмертное хрипение
раненых раздается в его ушах. Стычки со стрельцами и опять… смерть. Кругом лежат мертвые его товарищи, а он один невредимым выходит из этих стычек — разве где маленько поцарапают.
Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели,
стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки.
Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и
стоны.
Стон этого
раненого зверя французской армии, обличитель ее погибели, была присылка Лористона в лагерь Кутузова с просьбой о мире.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из-за всех других звуков яснее всех были
стоны и голоса
раненых во мраке ночи. Их
стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их
стоны и мрак этой ночи — это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто-то проехал со свитой на белой лошади и что-то сказал, проезжая.
Доктор чем-то очень остался недоволен, что-то иначе переделал, перевернул
раненого так, что тот опять
застонал, и от боли, во время поворачивания, опять потерял сознание и стал бредить.
В соседней избе лежал
раненый адъютант Раевского, с разбитою кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно не переставая
стонать, и
стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь, адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого
стона и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого
раненого.
Несколько
раненых шли по дороге. Ругательства, крики,
стоны сливались в один общий гул. Стрельба затихла и, как потом узнал Ростов, стреляли друг в друга русские и австрийские солдаты.